Юдоль - Страница 76

Кай поднялся, с трудом сдерживая дрожь в коленях, подошел к девчонке, укутал ее в одеяло, сел у нее за спиной, подтянул к себе, прижал, положил руки ей на виски и стал делать то, чему учил его отец в одну из двух недолгих встреч. Правда, Сакува объяснял зеленоглазому и «зеленому» мальчишке, как нужно управляться с магией перемены внешности. Он говорил тогда: «У тебя тоже может получиться. Но начать нужно с малого. Сделай так, чтобы не был виден твой мизинец на левой руке. Сможешь, значит, доберешься и до лица. Да будь осторожен, если станешь пыхтеть и краснеть, мизинец, может быть, и исчезнет, зато ты сам превратишься в ярмарочного шута». Сейчас Кай не боялся превратиться в ярмарочного шута. И не хотел, чтобы его мизинец стал невидим. Он хотел, чтобы Каттими перестала чувствовать боль. Чтобы ее сердце билось ровно. Чтобы сила возвращалась в ее уставшее тело. Чтобы ей стало тепло. Он отдавал ей все, что еще оставалось в нем самом. И когда отдал все, когда она наконец уснула, а для него багровое небо закружилось, обратилось в ярмарочную карусель, стиснул кулаки и зубы. Осторожно положил Каттими, сунув ей под спину собственную куртку, с трудом поднялся, сбросил пояс с мечом и начал те самые упражнения, которым учил его приемный отец Курант и без которых не обходится ни один цирковой артист, каким бы ни был он усталым и как бы ни хотелось ему лечь и забыться. Через полчаса его пробил пот, еще через полчаса он понял, что не сможет без особого усилия даже поднять веки. А еще через полчаса он был смертельно уставшим, вымотанным, изможденным, замученным, но тем самым Каем, зеленоглазым охотником, Весельчаком, Киром Харти, Луккаем, Луком, везунчиком и неизвестно еще кем, которым его знали во многих деревнях и поселках Текана.

Утром Кай проснулся от испуганного прикосновения пальцев Каттими. Судя по лицу девчонки, она не исключала, что ее спутник находится при последнем издыхании.

— Ничего, — прошептал он чуть слышно, чтобы не расходовать остаток сил, который не слишком возрос за ночь. — Я жив. Все хорошо.

— Что ты сделал вчера со мной? — удивилась Каттими. — Мне было очень плохо, а потом показалось, что я дома, что сижу в бадье с горячей водой и что после нее меня ждет теплая постель. Ты знаешь, постели, конечно, никакой не было, но я проснулась с ощущением, что она была.

— Вот хорошо, — постарался быть бодрым Кай. — Я смотрю, ты уже и завтрак сделала? Тогда чуть позже мы перекусим и отправимся в ближайшую лощину, где еще поспим. Дальше будем передвигаться только ночью. Та мерзость, что пролетела над нами, мне совсем не понравилась. Ничего, кроме лютой ненависти, с ее стороны я не почувствовал. Конечно, раз она нашла нас ночью, она попытается не упускать нас из вида и впредь, но если мы будем двигаться по степи днем, то слишком облегчим ее поиски. А днем будем прятаться. К тому же ты научишь меня плести насторожи.

— Что это было? — прошептала Каттими, как будто напугавшая ее мерзость была рядом.

— Думаю, что пустотник, — вздохнул Кай и с трудом сел. — Но большой пустотник. И не только с крыльями, но и с головой. Чтобы так ненавидеть, голова должна быть большой.

— Разве ненавидят головой? — удивилась Каттими.

— Всем телом, — рассмеялся Кай и стал расстегивать рубаху.

— Чем ты собираешься заняться до завтрака? — насторожилась Каттими.

— Упражнениями, — ответил Кай и добавил, порадовавшись взгляду спутницы, который напоминал взгляд выпавшего из дупла ясным днем молодого филина: — Да, надо бы вернуть себе былую форму. А то ведь разыщешь себе кого-нибудь поздоровее, побыстрее, половчее, поудачливее.

— А такие разве бывают? — расплылась в улыбке девчонка.

Через полторы недели, когда небо приблизилось, стало багровей обычного и на горизонте даже в ночи стали проступать пики окраинных гор, в которые обращался исход Западных Ребер, Кай уже почти пришел в себя. Слабость еще владела им, но открывшиеся раны вновь затянулись, и внутри изможденного тела обнаружился зверский аппетит. Утолять его, к сожалению, приходилось только дичью да редкими луковицами степного тюльпана, сушеная ягода кончилась в первые дни. Зато улучшилось настроение у Каттими, которая не только обучила Кая всем, или почти всем, возможным насторожам, но и почерпнула у него неизвестное ей умение заговаривать хвою, песок, пепел, все, что можно собрать в кисет, а потом рассыпать за собой, чтобы чувствовать каждого, идущего по твоему следу. Волосы ее чуть-чуть отросли, опустились уже ниже ушей, что позволило девчонке завязать крохотный хвостик на макушке и под его неспешное покачивание то щебетать всякие глупости, то даже напевать какие-то песни. Кай по-доброму посмеивался ее гримасам, а Каттими никак не могла понять, почему он смеется, пока не поняла, что охотник неплохо видит в темноте, и всерьез обиделась, вспомнив, что переодевалась она время от времени, предполагая совсем обратное. Обида, конечно, была мимолетной, а дорога длинной и требовала развлечений. В конце концов Кай предложил девчонке обучать его языку малла. Выяснилось, что язык малла она толком не знает, так, помнит не более сотни слов, точно так же, как и слов кусатара и лами. Зато на языке лапани, таинственных обитателей Холодных песков, чьи старейшины заправляли в недоступной для посторонних крепости Гима, Каттими лопотала довольно сносно, чем и заняла Кая на несколько дней. Впрочем, он все чаще погружался в мучительные размышления, отчего морщины на его лбу почти скрывали давний шрам, а зеленые глаза и в самом деле были близки к тому, чтобы изменить цвет. Иногда ему чудился далекий отзвук рога или стук копыт, он поднимал руку, и Каттими умолкала, но пока что все тревоги были напрасными. Вдобавок больше не появлялся и ночной летун.