Юдоль - Страница 170

170

Кай выпрямился, прижался спиной к холодной, покрытой инеем стене, судорожно потер виски. Что он должен понять? Что еще не дает ему покоя?

Ишхамай — дочь Асвы. Зачем Истарк отрезал Асве язык? А может быть, для того, чтобы Кай не узнал, кто мать Ишхамай? А если ее мать то чудище, что явилось во сне Каю? Откуда эти сны? Почему сначала кажется, что они отвечают на какие-то вопросы, а потом, что вопросов становится больше? Или все-таки мать Ишхамай та неизвестная из двенадцати? Или любая из шести? Почему, кстати, не Эшар? Вот у Сакува оказалось двое детей. Но если Истарк отрезал язык Асве, значит, мать Ишхамай та самая, неизвестная. Кому неизвестная? Только Каю и неизвестная. Уж двенадцать-то все знали друг о друге. Скорее всего, знали. И о том, что Сакува ткнул ножом в живот девчонки, дочери Асвы. И о том, что Ишхамай и в самом деле дочь Асвы. И о том, что один из ряженых под мужчину среди них на самом деле женщина. Они знали всё или почти всё. И уж точно… О, Пустота на его голову! О чем он гадает, надо всего лишь вспомнить, как они сидели. Ведь он был там! Ведь он все видел своими глазами!

Кай закрыл глаза и снова будто оказался на крыше Храма Двенадцати Престолов. Как они сидели? Через одного, во имя равновесия, так, как на рисунке. Он снова представил лица. Эшар, Асва, Кессар, Паттар, Кикла, Агнис, Сурна, Неку, Хисса, Паркуи, Хара, Сакува. Все через одного, кроме Паркуи-Хара-Сакува. Хара, мерзкий старик с противными глазами, сидел на женском месте. И Сиват только там, только на престоле, отметил его крестом. Словно в насмешку, подтвердил его желание быть мужчиной?

Кай судорожно сглотнул, наклонился, подобрал горсть снега, нанесенного ветром к камням, бросил его в измученную жаждой глотку. Так кто же служит источником жажды в этом трактире? И есть ли там и в самом деле Такшан?

Охотник отдышался, выдернул из ножен висевший на поясе меч, повертел его в руках. Когда-то с точно таким же клинком он выходил веселить перед балаганом селян. Как же давно это было. Что ж, значит, пришла пора повеселить жителей Хастерзы? Придется сделать это. Только следует сначала изменить цвет глаз.

Через минуту в трактир вошел потрепанный жизнью молодой горожанин, которого занесла за край Текана или страсть к путешествиям, или надежда на внезапное обогащение в мугайских копях, или, что случалось с подобными молодцами чаще всего, непроходимая глупость, в лучшем случае ужас перед непрекращающейся Пагубой. Только разве можно было укрыться от нее?

Не привлекая к себе внимания, Кай миновал широкий стол, за которым толстяк-повар разделывал только что испеченного козленка и где лежал на одном блюде румяный хастерзкий хлеб, а на другом горой возвышалась рассыпчатая мугайская каша из дикого зерна, на третьем запеченные с мясом овощи. Миновал стойку, составленную из трех пузатых винных бочек, которые охраняла вооруженная черпаком жгучая чернобровая туварсинка. Прошел в полупустой зал, укрытый толстыми дубовыми балками и налитый мутным ламповым светом, и сел за большой стол в его центре.

Такшана Кай заметил сразу. Тот сидел через стол за спиной охотника и вместе с тремя палхами трудился над запеченным с горохом поросенком. Видно, переговоры с людоедами велись в самом городке, к тому же в самом дорогом его трактире. Что ж, хотя бы не ели человечину, и на том спасибо. Кроме компании Такшана в трактире явствовали еще две. Близ стойки тянули вино из кубков и теребили пальцами жареную речную рыбу четверо ловчих или гвардейцев, а за столом в дальнем углу вели тихую беседу под горячий ягодный отвар две женщины и двое мужчин. Один из мужчин, на голове которого красовалась сплетенная из светлых волос коса, сидел к Каю спиной, еще один, коротко остриженный рыжеволосый крепыш с выправкой гвардейца, показался Каю знакомым, но двух ярко раскрашенных весьма красивых женщин, по виду гулящих, он видел впервые.

Вдоволь накрутившись головой и так и не определившись, кто является источником его жажды, Кай все-таки склонился к тому, что, скорее всего, красавица за стойкой, но уверенности не приобрел. К тому же с каждой минутой жажда становилась слабее, но не потому, что и в самом деле слабела, а потому, что захлестывала ненависть к Такшану.

— Еды и вина! — выкрикнул Кай как выпивоха, который успел захмелеть неизвестно где, но заглянул, чтобы «догнать» опьянение в первый попавшийся «другой» трактир. — Еды и вина! — повысил голос Кай и выложил на стол меч в ножнах, потому как ни повар, ни девица не поспешили к нему с заказом, а служек в ночное время в трактире видно не было. — Еды и вина! — наконец ударил кулаком по столу Кай и тут же сыпанул горсть серебряных монет. — Или тут думают, что у меня нет денег?

Ловчие оторвались от рыбы, покосились на буяна с презрением, красавица за стойкой с отвращением сплюнула, а повар вытер руки тряпицей и заковылял к посетителю. Девицы со спутниками не обратили на Кая никакого внимания, но Такшан и палхи его услышали. В этом Кай мог поклясться, хотя и не оборачивался больше.

Повар принял заказ и, дабы угомонить недовольного гостя, выполнил его сразу. Положил на блюдо горсть каши, ложку овощей, несколько кусков козлятины, подхватил у красавицы кувшин вина, кубки и все это без лишних слов водрузил на стол перед Каем.

— Деньги сразу! — строго сказал Кай, откатил нужное количество монет, добавил серебряный «за разбитую посуду и мебель», еще один серебряный от пьяной щедрости, собрал остальное и тщательно привязал к поясу. Затем наполнил кубок, поднял его, проорал на весь зал:

— За то, чтобы все тати, а особенно кусатара и лами, поскорее сдохли!

170